Настане день, коли падатимуть зірки, а не ракети
Вчера наконец-то дочитала очередную книгу Вишневского. Не могу сказать, что восторг был большим, чем после прочтения Одиночества, но мне понравилось. На столько, что возникло жуткое желание купить еще книгу и продолжить читать именно этого автора. Ничего не могла с собой поделать. Сегодня купила. На днях начну читать)
«Судьба победит нас, если мы сами не одержим победу над ней»Потому что, сынок, на поле выходят сеять новую жизнь. А новую жизнь надо зачинать в чистоте.
Познакомиться с традициями гуралей было очень даже интересно. Их мировоззрение, те стереотипы, которыми они жили…
Биографии, на основе которых нельзя написать захватывающий рассказ, не говоря уже о романе, обычно принадлежат самым счастливым людям.
Это так и есть на самом деле. Спокойная счастливая жизнь без бурных потрясений, без высоких полетов и стремительных падений. Возможно, в этом есть своя прелесть *пожала плечами* кто знает
Заросшая и заброшенная могила – самое сиротливое место на свете. Об этом знают и птицы, которые оставляют на ней свое помет, и сорняки, укрывающие ее с какой-то безумной, одичалой быстротой. Людям кажется, что в этой могиле лежит забытый или презираемый всеми несчастный человек, которого никто никогда не любил. И его жизнь, вероятнее всего, была подобна этой неухоженной могиле.
У меня всегда возникали похожие мысли. Только я думала о том, что про человека просто забыли, или у него больше никого не осталось… никого, кто мог бы хотя бы приходить и навещать его могилу…
Без жены и детей в доме пусто, как в могиле. А у тебя ведь уже одна могила на кладбище на горке есть. Не делай из дома вторую. Жизнь существует для того, чтобы жить. Так говорила твоя мать. Она-то жила по-настоящему. Даже тогда, когда могла шевелить только головой и мизинцем левой руки.
Мудрые слова. Очень…
И эта любовь не была только страстью, которая опьяняет, одурманивает и… через какое-то время проходит. Он, конечно, постоянно испытывал страсть, но в гораздо большей степени ощущал сродство, уважение к ней и веру в то, что встретил женщину, с которой не только хотел бы, но и мог бы начинать каждый новый день. Он и мысли не допускал, что она вовсе не видит в нем того, кто ей предназначен судьбой. Он обожал ее, преклонялся перед ней, игнорируя факты, которые явно доказывали, что она хочет убежать от его всеобъемлющей любви, как убежала от матери. Для нее любовь – как потом она ему сказала – это состояние души. Такое же, какое испытываешь, когда, например, прослушиваешь Девятую симфонию Бетховена. Это состояние может переродиться в нечто перманентное, но может и быстро закончиться.
У меня несколько другой взгляд на любовь…
У них не было главного – понимания. А как без него можно построить отношения? Не важно, любовь, дружба… Без понимания, без искренности перед друг другом… ничего не будет…
Он не вернулся. Он убежал. Убегал в паническом страхе. Он не чувствовал ни ярости, ни унижения. Даже злости не чувствовал. Только панический страх. Там, на этой лестнице, сбегая как сумасшедший вниз, он впервые ощутил всеобъемлющий ужас. И ничего больше, кроме него. … Он ощущал один только страх.
После этих строчек я поняла, что ни один мой страх никогда не был паническим и не вселял настоящего ужаса.
Как бы страшно и эгоистично это не звучало, но порой чужое горе помогает понять, что у тебя на самом деле все хорошо.
Эта старая женщина жила для того, чтобы своим присутствием напоминать о простых, основных вещах, таких как справедливость, доброта, надежда, достоинство. И быть может, поэтому она была приговорена к одиночеству, которое в ее случае вовсе не было синонимом страдания.
Порой мне кажется, что и меня в будущем ждет подобное…
Прекрасно зная, что человеческое существование – это прежде всего история уныния и сомнения, - чтобы это знать, не нужно быть философом, - она оберегала от этого знания других. Преданная и самозабвенно любящая Бога, но без малейших колебаний грозящая ему палкой, если, по ее мнению, он подвергал людей чрезмерным испытаниям, она жила в убеждении, что жизнь несправедлива, но также знала, что это вовсе не значит, что она невыносима. И помогала многим людям пережить время самой тяжкой несправедливости. Она глубоко верила, что даже если утешение дарует небо, то помощи нужно ждать от людей. И она помогала.
Я восхищалась этой женщиной на протяжении всей книги. Это как символ мудрости, символ материнства и вообще женщины. Простая и искренняя она не оставляет никого равнодушным.
Очень долго я не могла ей простить только одного – что после всего этого она еще способна молиться и не возненавидела Бога. Долго, очень долго мне казалось, что мир, в котором я живу, - это ад какой-то другой планеты и самая страшная кара в нем постигла меня: у меня отняли способность плакать.
Вы знаете, что такое, когда больше не можешь плакать? Психологи утверждают, что в нас встроен некий природный таймер переживания горя. У одних он настроен на 5 лет, у других – на 50. Но хуже всего, что его можно пережить. После самой страшной утраты человек должен исчезнуть, умереть. Это его право. Бог, очевидно, считает иначе. И за это тоже я возненавидела его.
Глупо ненавидеть Бога, обвиняя его в своих страданиях. Порой так происходит, что жизнь отнимает у нас тех, кто нам безмерно дорог. Но глупо ставить крест на своей собственной жизни. Им бы этого не хотелось. В первую очередь близкие желают нам счастья… всегда… даже после смерти… Вот об этом никогда не стоит забывать.
Ненависть, как по мне, это лишь результат бессилия, злости на самого себя, что ты не в силах что-либо изменить, как-то повлиять на то, что уже случилось. Но… и это проходит… со временем… Иногда требуется слишком много времени. Но тем не менее, все походит…
Счастье – это полная горсть воды. Я знаю, как быстро оно утекает сквозь пальцы и как трудно его удержать.
Да… и чаще всего мы не ценим это самое счастье, когда оно у нас есть… мы принимаем его как за нечто само собой разумеющееся. И лишь потеряв, начинаем ценить это… как правило, бывает слишком поздно…
Мир со времен Моцарта не изменился. Люди такие же нелепые: больше ценят свое мнение, чем реальность. И точно так же, как когда-то, забывают, что прогресс осуществляется исключительно благодаря реализации того, что сперва кажется невозможным.
Что правда, то правда… люди сами ограничивают себя и мир, которым себя окружают, лишь собственным мнением. К тому же, не всегда верным.
Однажды он напишет ей длинное письмо на французском. Не какой-нибудь там мейл! Настоящее письмо! Которое можно взять в руки, погладить, понюхать, облить вином или жасминовым чаем, прикоснуться губами, спрятать под подушку или в коробку, перевязанную ленточкой, положить в сумку, омочить слезами или порвать в клочки. На настоящей бумаге, написанное настоящим вечным пером. Начнет от с фразы, которую пока не решился написать ей по-польски: «я счастлив, что ты есть…»
Вот! Наконец-то я нашла нужное описание… вот за это я и люблю письма. Настоящие, живые, которые можно держать в руке, чувствовать приятную гладкость, или шерстковатость бумаги… на душе всегда становится тепло-тепло. Ни с чем не сравнимые ощущения!
«Судьба победит нас, если мы сами не одержим победу над ней»Потому что, сынок, на поле выходят сеять новую жизнь. А новую жизнь надо зачинать в чистоте.
Познакомиться с традициями гуралей было очень даже интересно. Их мировоззрение, те стереотипы, которыми они жили…
Биографии, на основе которых нельзя написать захватывающий рассказ, не говоря уже о романе, обычно принадлежат самым счастливым людям.
Это так и есть на самом деле. Спокойная счастливая жизнь без бурных потрясений, без высоких полетов и стремительных падений. Возможно, в этом есть своя прелесть *пожала плечами* кто знает
Заросшая и заброшенная могила – самое сиротливое место на свете. Об этом знают и птицы, которые оставляют на ней свое помет, и сорняки, укрывающие ее с какой-то безумной, одичалой быстротой. Людям кажется, что в этой могиле лежит забытый или презираемый всеми несчастный человек, которого никто никогда не любил. И его жизнь, вероятнее всего, была подобна этой неухоженной могиле.
У меня всегда возникали похожие мысли. Только я думала о том, что про человека просто забыли, или у него больше никого не осталось… никого, кто мог бы хотя бы приходить и навещать его могилу…
Без жены и детей в доме пусто, как в могиле. А у тебя ведь уже одна могила на кладбище на горке есть. Не делай из дома вторую. Жизнь существует для того, чтобы жить. Так говорила твоя мать. Она-то жила по-настоящему. Даже тогда, когда могла шевелить только головой и мизинцем левой руки.
Мудрые слова. Очень…
И эта любовь не была только страстью, которая опьяняет, одурманивает и… через какое-то время проходит. Он, конечно, постоянно испытывал страсть, но в гораздо большей степени ощущал сродство, уважение к ней и веру в то, что встретил женщину, с которой не только хотел бы, но и мог бы начинать каждый новый день. Он и мысли не допускал, что она вовсе не видит в нем того, кто ей предназначен судьбой. Он обожал ее, преклонялся перед ней, игнорируя факты, которые явно доказывали, что она хочет убежать от его всеобъемлющей любви, как убежала от матери. Для нее любовь – как потом она ему сказала – это состояние души. Такое же, какое испытываешь, когда, например, прослушиваешь Девятую симфонию Бетховена. Это состояние может переродиться в нечто перманентное, но может и быстро закончиться.
У меня несколько другой взгляд на любовь…
У них не было главного – понимания. А как без него можно построить отношения? Не важно, любовь, дружба… Без понимания, без искренности перед друг другом… ничего не будет…
Он не вернулся. Он убежал. Убегал в паническом страхе. Он не чувствовал ни ярости, ни унижения. Даже злости не чувствовал. Только панический страх. Там, на этой лестнице, сбегая как сумасшедший вниз, он впервые ощутил всеобъемлющий ужас. И ничего больше, кроме него. … Он ощущал один только страх.
После этих строчек я поняла, что ни один мой страх никогда не был паническим и не вселял настоящего ужаса.
Как бы страшно и эгоистично это не звучало, но порой чужое горе помогает понять, что у тебя на самом деле все хорошо.
Эта старая женщина жила для того, чтобы своим присутствием напоминать о простых, основных вещах, таких как справедливость, доброта, надежда, достоинство. И быть может, поэтому она была приговорена к одиночеству, которое в ее случае вовсе не было синонимом страдания.
Порой мне кажется, что и меня в будущем ждет подобное…
Прекрасно зная, что человеческое существование – это прежде всего история уныния и сомнения, - чтобы это знать, не нужно быть философом, - она оберегала от этого знания других. Преданная и самозабвенно любящая Бога, но без малейших колебаний грозящая ему палкой, если, по ее мнению, он подвергал людей чрезмерным испытаниям, она жила в убеждении, что жизнь несправедлива, но также знала, что это вовсе не значит, что она невыносима. И помогала многим людям пережить время самой тяжкой несправедливости. Она глубоко верила, что даже если утешение дарует небо, то помощи нужно ждать от людей. И она помогала.
Я восхищалась этой женщиной на протяжении всей книги. Это как символ мудрости, символ материнства и вообще женщины. Простая и искренняя она не оставляет никого равнодушным.
Очень долго я не могла ей простить только одного – что после всего этого она еще способна молиться и не возненавидела Бога. Долго, очень долго мне казалось, что мир, в котором я живу, - это ад какой-то другой планеты и самая страшная кара в нем постигла меня: у меня отняли способность плакать.
Вы знаете, что такое, когда больше не можешь плакать? Психологи утверждают, что в нас встроен некий природный таймер переживания горя. У одних он настроен на 5 лет, у других – на 50. Но хуже всего, что его можно пережить. После самой страшной утраты человек должен исчезнуть, умереть. Это его право. Бог, очевидно, считает иначе. И за это тоже я возненавидела его.
Глупо ненавидеть Бога, обвиняя его в своих страданиях. Порой так происходит, что жизнь отнимает у нас тех, кто нам безмерно дорог. Но глупо ставить крест на своей собственной жизни. Им бы этого не хотелось. В первую очередь близкие желают нам счастья… всегда… даже после смерти… Вот об этом никогда не стоит забывать.
Ненависть, как по мне, это лишь результат бессилия, злости на самого себя, что ты не в силах что-либо изменить, как-то повлиять на то, что уже случилось. Но… и это проходит… со временем… Иногда требуется слишком много времени. Но тем не менее, все походит…
Счастье – это полная горсть воды. Я знаю, как быстро оно утекает сквозь пальцы и как трудно его удержать.
Да… и чаще всего мы не ценим это самое счастье, когда оно у нас есть… мы принимаем его как за нечто само собой разумеющееся. И лишь потеряв, начинаем ценить это… как правило, бывает слишком поздно…
Мир со времен Моцарта не изменился. Люди такие же нелепые: больше ценят свое мнение, чем реальность. И точно так же, как когда-то, забывают, что прогресс осуществляется исключительно благодаря реализации того, что сперва кажется невозможным.
Что правда, то правда… люди сами ограничивают себя и мир, которым себя окружают, лишь собственным мнением. К тому же, не всегда верным.
Однажды он напишет ей длинное письмо на французском. Не какой-нибудь там мейл! Настоящее письмо! Которое можно взять в руки, погладить, понюхать, облить вином или жасминовым чаем, прикоснуться губами, спрятать под подушку или в коробку, перевязанную ленточкой, положить в сумку, омочить слезами или порвать в клочки. На настоящей бумаге, написанное настоящим вечным пером. Начнет от с фразы, которую пока не решился написать ей по-польски: «я счастлив, что ты есть…»
Вот! Наконец-то я нашла нужное описание… вот за это я и люблю письма. Настоящие, живые, которые можно держать в руке, чувствовать приятную гладкость, или шерстковатость бумаги… на душе всегда становится тепло-тепло. Ни с чем не сравнимые ощущения!
@темы: книги, Повторение судьбы, впечатления, Вишневский